О ТЕХ, КОГО ВИДЕЛ, ПОМНЮ И ЛЮБЛЮ

Валентин Пикуль. За умом и знаниями в собственную историю

Очень многие старались, чтобы в России рождались поколения, которые были бы лишены ностальгии по Родине, по светлому и героическому прошлому. Ностальгия - черта русского человека. У каждого тут свой символ. Уютная изба, плакучая ива, колодец у дороги, тихая усадьба, первый космический полет, чета белеющих берез у Лермонтова, Бежин луг у Тургенева, антоновские яблоки у Бунина, Тихий Дон у Шолохова, Матёра у Распутина.

У молодых же, облучаемых безвременьем, не должно остаться в памяти об Отечестве ничего, кроме грязного, неумытого, порочного прошлого, жалкого настоящего. Все возможно лишь в будущем или на Западе.

История Отечества в течение нескольких десятков лет превращалась недругами России в зловонную сточную яму клеветы, отбросов, объедков с чужих политических пиршеств. Запятнав собственное прошлое, уже не тяжело отказаться не только от Курил, морского исторического выхода на Балтику и в иные моря, от освоенных потом и кровью земель, но и от всего доброго, возвышенного, героического, вдохновляющего, чему поклонялся русский народ многие века. Разудалые революционеры-нигилисты, советские академики-вульгаризаторы, боевитые "декадные" писатели, хитромудрые архитекторы перестройки и уголовные ее прорабы постарались отменно.

Угроза появления безностальгического поколения очевидна.

И создавалась она на протяжении десятилетий. Конструкторы такого взгляда охотились за каждым талантом, который не хотел видеть мир сквозь их очки. Такая охота, буквально облава, была устроена на русского писателя Валентина Саввича Пикуля. Начало его писательской карьеры разухабистая денациональная критика просмотрела, не ощутив подлинного характера творчества писателя. Она посчитала его первые романы не заслуживающим внимания опытом. Да и их патриотическая сущность проглядывала не столь отчетливо, как в последующих произведениях. Потом же, увидев всеобщий интерес к Пикулю, она, вкупе с партийно-цензурной машиной, кинулась дезавуировать и принижать творчество писателя. В ход пошли и псевдонаучные аргументы историков во главе с академиком Минцем и литературоведческие передергивания, упреки в неклассовом подходе. Но было уже поздно, писатель находился в расцвете своих творческих сил, и ничто не могло свернуть его с дороги служения Отечеству и Литературе. Поддерживало его и всенародное признание, хотя он, конечно, переживал коварство некоторых бывших друзей, выглядевших этакими морскими волками справедливости, но за спиной исповедовавших отнюдь не дружбу, ранила и беспощадность оценок писательских лидеров, презрение к отечественной истории со стороны власть имущих.

Силы, здоровье подтачивались, хотя одновременно вся эта борьба гранила его талант, вызывала к жизни яркие аналогии и параллели. Да, ему была близка героика прошлого, но язвы всех времен он высвечивал беспощадно. В недавний период "застоя" политические и организационные действия зачастую предпринимались тайно. Тот, кто открыто боролся в печати с казнокрадством, сочинской мафией, куначеством, тихо убирался под вымышленными предлогами; зам. генерального прокурора, раскрывший мафию, тут же был отправлен на пенсию; ответственного и принципиального работника милиции начальника академии МВД довели до самоубийства. И нигде никакого шума, нигде никаких имен, все благопристойно. "Не надо волновать советских людей", многозначительно утверждал сусловский чиновник, запрещая публикации об авиационных катастрофах, землетрясениях, судебных процессах, отъездах за границу, преступлениях, безобразных выходках молодых и маразме старых. "У нас все должно быть спокойно, взвешенно, продуманно и без ненужного волнения", - твердили ответственные руководители. Волнения у них возникали лишь тогда, когда они усиленно думали об очередной замысловатой награде своему лидеру, что действительно было нелегко, ибо все мыслимые и немыслимые ордена, премии, именные знаки, звания были вручены. А в остальном все хорошо...

Но вдруг в этой спокойно-торжественной обстановке из глубины застойной структуры прорезался пронзительный тревожащий звук. Было высказано серьезное недовольство, была дана команда, были двинуты в бой всегда готовые исполнить приказание критики. И... (вот это было событие!) сам великий идеолог, Суслов, умудрившийся не произносить десятилетиями никакие фамилии и не обозначать реальные негативные явления, указывает на серьезную опасность, проявившуюся в литературе. Оказалось, что вышло произведение, которое потрясало основы строя. По старинной привычке русского человека все кинулись искать то, что ругают. А ругали роман Валентина Пикуля "У последней черты", который печатал журнал "Наш современник". Народ почитал, кому-то понравилось, кому-то не очень, кому-то совсем не понравилось, но почти никто не понял, где же та социальная опасность, с которой и прямо, и косвенно, и намеками говорили теоретики и идеологи системы. Почему столь мощно заработал механизм на уничтожение, что так взволновало сильных мира того?

... Первые мои встречи с Валентином Саввичем Пикулем произошли в начале 60-х годов. Разговор был интересным, многоплановым, и лишь к концу его он, испытующе взглянув на меня, пошел в соседнюю комнату и вынес толстый переплетенный фолиант. Я прочитал на обложке: "Нечистая сила". Ого! Новый роман написал! "Нет, - покачал головой Пикуль, - Это старый". - "Я вроде не читал?" - "Нет, - опять покачал он головой, - читал". Я уже с недоумением посмотрел на него и, полистав несколько страниц, вдруг понял, что это "У последней черты". "Что за метаморфоза?" - "Нет никакой метаморфозы. Роман с самого начала так назывался". - "???" - "Да, именно так. Помню, еще в детстве мне бабка сказала: "А знаешь, внучек, у нас на Руси уже была нечистая сила". - "Кто же, бабушка?" - спросил я. - "Да Гришка Распутин!" Меня слова ее так поразили, что я помнил о них всю жизнь и, когда стал писать, решил, что вот об этой нечистой силе, об этом нечистом времени напишу обязательно. В журнале же, может быть, для того, чтобы усыпить бдительность цензоров или руководящих стражей идеологии застоя, решили дать более "социальное название". Не помогло. Рукопись в процессе печати после выхода первых номеров "наверху" улучшали, вставляли цитаты, политически выверенные фразы. Автора, правда, об этом спросить забыли, да не до него было - критика разрасталась, приобретала угрожающие размеры. А читающая публика пошла докапываться до глубин: почему ругают, почему запретили выход книгой, почему "самиздат" собирает дань за подпольную инициативу.

Сквозь контуры критики все явственнее проступал реальный смысл запретительной кампании. Да, по-видимому, распад, разложение, коррупция в высших слоях дореволюционной России вызывали нежелательные аналогии. Подкуп, взятка, так сочно и ярко выписанные Пикулем, не должны были упоминаться в нашей прессе, дабы не волновать советского человека. Даже по поводу публикации разоблачающих взяточничество на Северном Кавказе вирш Евгения Евтушенко "Директор хозяйственного магазина", напечатанных в "Комсомольской правде" в 1980 году, секретарь ЦК партии заявил на партийном активе: "Они хотят доказать, что у нас в стране есть коррупция". Да, нелепо было говорить, конечно, в это время о коррупции, когда был ее пик, полный разгул беззакония и алкоголизма. И, видимо, только этим можно объяснить остракизм, которому подверглась книга Валентина Пикуля. Прикосновение к миру распада, гниения, разложения оказалось небезопасно для автора.

Достоинства были читателю ясны: динамизм повествования, многообразие привлеченных фактов, вскрытие тайных закулисных интриг, всеобщности взяточничества, яркая картина распада "верхов".

Что же вызвало отрицательную реакцию читателя? Это и упрощение некоторых событий, потеря из поля зрения реальных сил, совершавших революцию, вульгарность в изображении некоторых исторических особ, увлечение постельной интригой, да мало ли какие требования (объективные и субъективные) может высказать разнохарактерный читатель писателю.

А автор мог ответить, что писал он не панорамный роман о событиях предреволюционной России, а повествование о "нечистой силе" проникшей в высшие эшелоны власти в начале двадцатого века. И не его вина в том, что "нечистая сила" столь живуча вокруг нас.

...Помню длительные беседы с Пикулем в течение нескольких месяцев в зимней и весенней Риге. Мне пришлось после "странных" автомобильных аварий лежать там с раздробленной рукой в клинике чудесника-доктора Калнберза: доктор миллиметр за миллиметром стягивал своим аппаратом со спицами осколки раздробленной руки, стягивалась, крепла и наша духовная дружба с Валентином Саввичем. Буквально через день появлялся он в больничной палате, принося всякие вкусности и книги. А позднее заезжал с Антониной Ильиничной на такси, заботливо накрывал чем-то теплым аппарат, стягивающий осколки, и увозил домой на многочасовые беседы. Там довольно часто и с удовольствием погружались мы в восемнадцатый век. Век верных сынов Отечества, патриотов, век изящных искусств, науки, освоения новых земель и кровавых бунтов, век абсолютизма и державного величия России.

Валентин Саввич, доказывая какое-либо положение, доставал документы, портреты, вспоминал библиографию, непрерывно подходил к полке с книгами, рылся в них, отыскивая нужную. О, что это были за книги! Они собирались им и его семьей долго, тщательно и упорно. Они вознесли молодого, не очень-то образованного моряка на высочайшую ступень знания. "Я вуза не закончил, - часто повторял он, - поэтому учиться надо каждый день!" И действительно, каждый день почти сорок пять лет - упорный труд, освоение фактов, выяснение причинной связи явлений и изучение исторических персонажей, которое сложилось у него в уникальную генеалогическую и иконографическую системную картотеку.

Покойный профессор Молчанов, глубокий историк и публицист, поначалу критически настроенный своими коллегами к творчеству Пикуля, ознакомившись с его исторической библиотекой, методикой работы, иконографическим портретным богатством, сказал мне: "Ни один наш академик от истории не оснащает свои работы так фундаментально, как этот самоучка. Я стал его пылким поклонником". Да, все это позволило Валентину Саввичу создать основательные панорамные романы, завершенные блистательные повести, изящные исторические миниатюры. Его книги заселены неисчислимым количеством русских людей, исполняющих свой долг перед Отечеством. Конечно, не со всеми его интерпретациями можно согласиться, отдельные факты вызывают сомнение; а язык венценосных героев его книг порой не отличишь от языка кучера. К тому же планка некоторых его произведений была на высоте изученности времени. Сейчас бы он, наверное, кое-что написал по-другому. Но с ним можно было спорить. И он иногда соглашался, иногда спорил, доказывал, нередко оказывался правым, побеждая традиционную мысль и несовершенное знание. Ну а естественные недостатки в творчестве исторического писателя покрываются достоинством его изящного легкого стиля, наполненностью фактами, зачастую неизвестными массовому читателю, истинным патриотическим духом.

Наверное, можно по праву считать Пикуля и писателем-маринистом. Сам "морская косточка", юнга военной поры, он рассказывал мне не раз, как на полубаке "травили" они морские истории, выбирая сюжеты покруче и слова позабористей. Думаю, что отсюда и эта легкость стиля, доходчивый разговорный язык пикулевских романов и миниатюр.

Заряд патриотизма и любви к флоту Валентин Саввич получил в знаменитой школе юнг, созданной в разгар войны на Соловецких островах. Это описано им в автобиографической повести "Мальчики с бантиками". С тех пор море - стихия Пикуля.

Мне пришлось пробивать заслонки на его пути, которые безошибочно ставил в отделе культуры ЦК Альберт Беляев. И откуда у них был такой нюх на патриотических писателей? Нюх на запрет? Пришлось долго убеждать, что "Реквием каравану РQ-17" - это классика, переведенная на многие языки. Еле-еле разрешили издать в "Роман-газете" этот печальный и героический роман о тех моряках, которые перевозили оружие, выделенное союзниками в северные порты России. А ведь был перед этим "Океанский патруль", знаменитый "Моонзунд". По нему, кстати, сняли приличный фильм, который получил серебряную медаль имени А.П.Довженко. От продолжателей вульгарных антидержавных, антирусских взглядов (некоей Аллы Гербер) Пикулю досталось и за это, как автору "так называемых исторических романов". Был брошен призыв "спасать кинематограф от романов В.Пикуля". Кинематограф, умело управляемый, от Пикуля, конечно, оградили, но читатель управлению не поддавался, он все время рвался к Пикулю, хотел его читать и мы в меру сил ему помогали. Один из самых мной почитаемых его романов - "Крейсера", он появился и в "Роман-газете" и в "Молодой гвардии" почти одновременно. Эти загадочные серые силуэты русских кораблей наводили страх на японцев. Да, у них была победа и в Цусимском проливе, но русский флот был не сломлен, герои были не единичны. Валентин Саввич говорил: "Я сознательно решил откликнуться на эти события (Цусимская трагедия. - В.Г.). Мне хотелось предвосхитить самурайские вопли по поводу юбилейных для них торжеств, напомнив о беззаветном героизме русских моряков, и, во-вторых, рассказать о том, что была еще первая битва до Цусимы в 1904 году, когда три наших крейсера приняли неравный бой с целой эскадрой японских броневых крейсеров под флагом Гиконойя Камимуры. "Рюрик" героически погиб, открыв кингстоны, а два крейсера вернулись во Владивосток".

Роман был написан за 35 дней, а скорее ночей, ибо работал, то есть писал Валентин Саввич в основном ночью. Но готовился он к этому роману годы. На уровне фактов, на уровне познания, на уровне чувств и даже на генном уровне. Ведь главный и очень по-человечески красивый герой романа мичман Панафидин, возможно, происходил из дворянского рода Панафидиных по линии бабушки писателя Василисы Карениной.

Вокруг "Крейсеров" завязалась подлинная свалка. С одной стороны понятно, это антироссийское неистовство. В нем принимали участие все, кто продолжал старый вульгаризаторский стиль уже в новом предперестроечном времени. С другой стороны вступился за честь родственника писатель Кладо, распространив десятки антипикулевских писем. Но главное, все, что касалось проявлений героизма русских людей, старательно вычеркивалось. Воспользовавшись нашими связями с директором института военной истории П. Жилиным, мы попросили дать объективную рецензию на "Крейсера". Капитан 2-го ранга Новиков написал блестящий отзыв. Помню, как полезли на лоб глаза инструктора отдела пропаганды Козловского, когда я в ответ на разнос и требование остановить выпуск "Крейсеров" положил перед ним отзыв из Института военной истории, высшего научного учреждения по данной теме. Инструктор поперхнулся, сказал: "Идите, подумайте". А что думать, я написал на верстке: "Немедленно печатать!" Вскоре "Крейсера" вышли миллионным тиражом. Запрещать было поздно.

Хочу коснуться его генеральной темы: восемнадцатый век. "Думаю написать, - рассказывал он, - историю России с 1725 года, года смерти Петра, по 1825 год, год смерти Александра II и восстания декабристов". Он и написал почти все, что задумал: "Пером и шпагой", "Каждому свое", "Париж на три часа", миниатюры и т.д., за исключением романа "Аракчеев", которого он считал незаслуженно оболганным.

Но вершиной в этой череде романов и миниатюр был "Фаворит". Вся страна упивалась этим романом, для нас это была валюта, с которой мы пробивали полиграфические услуги, бумагу, хорошие отношения. Всем читателям стал близок и понятен великий державный деятель Григорий Потемкин. Стараниями польского историка Валишевского, западноевропейских сочинителей деятельность Екатерины превращалась в серию адюльтеров, а ее гениальный помощник Потемкин в капризного и вздорного ухажера. Возьмем лишь один аспект: отвоевание у Османской Турции исконных славянских земель Причерноморья, заселение их, создание красавцев-городов Екатеринославля, Херсона, Николаева, Одессы, Симферополя, Севастополя, Тирасполя, Мариуполя и других, сотворение Черноморского флота, выход России в Черное и Средиземное моря. Это поистине исторический подвиг нашего народа, равный подвигу освоения Сибири и завоевания Дикого Запада. И главой, мотором, разумом, руками этого предприятия был Григорий Потемкин. В.Пикуль создал блестящий роман-эпопею, разрушил массовое представление о его деятельности как о создателе "потемкинских деревень", опираясь на достоверные факты и научные данные. "Фаворит" лег прочным камнем в фундамент памятника писателя.

Ну и, конечно, женские образы. Как трогательны и печальны они. Вершиной, как мне кажется, является женский образ в романе "Три возраста Окини-Сан". Это подлинный гимн любви и преданности человеческой.

Валентин Саввич был подлинным мастером не только большой, панорамной формы в повествовании. Вызывают восхищение и его исторические миниатюры.

Помню, в детстве увидел в Москве первый раз мозаику. Подумалось: разбили что-то большое и красивое на куски, и собрать не сумели. Постоял, посмотрел с сожалением и вдруг... - прорезался контур солдата, затем скачущая лошадь и устремленный вперед перст воителя-полководца. Позднее, не раз бывая в мастерской у Павла Васильевича Корина, обращал внимание, как быстрая и энергичная его жена Прасковья Тихоновна после осмотра зала портретов и эскизов к "Уходящей Руси" вела притихшую от потрясения публику в небольшую комнату, где успокоительно поблескивали мозаичные наброски великого мастера. Казалось бы, что еще может покорить зрителя после несгибаемых, по-леонардовски могучих людей веры, после рембрандтовских светотеней на лицах убогих, калик перехожих и старцев, после по-русски инокописных ликов людей, покорных внешней судьбе, но не сломленных духом?

Великая эпопея послереволюционного раскола и отторжения того, что было составной частью жизни общества, запечатлена кистью одного из великих русских художников. Но вот верная его спутница приводит нас в небольшую комнату и требовательно смотрит, как реагируем. И Диво снова предстает перед нами: играют краски, нестыкующиеся на первый взгляд куски мозаики вдруг выпукло обозначают предмет, вырисовывая картину подвига русских воинов. Там трагедия и непреклонность, здесь подвиг и устремленность к победе, но и тут и там высокий дух, воля и мужество. А ведь художнически все сотворено абсолютно по-разному. Да, не всем это дано - творить в разных техниках, создавая единый образ Руси.

Корину было дано.

При взгляде на творчество Валентина Саввича Пикуля мне также вспоминается его умение мастерски работать в разных жанрах: объемные, многонаселенные, панорамные романы, динамичные романтические повести и изящные, сверкающие остроумием миниатюры - все подвластно его перу. Кое-кому могло показаться, что миниатюры - это отходы "производства" писателя. Это не так. Тут скорее драгоценные камни из сундука с историческими сокровищами Отечества. Некоторые из них получили от автора изящное художественное обрамление, другие взяты прямо из россыпей исторических фактов и брошены на восхищение читателям в общую мозаику истории России.

В миниатюрах Валентина Саввича Пикуля рассыпаны не только факты, в них высвечиваются события с неизвестных раньше точек зрения. По крайней мере, неизвестных широкому кругу читателей.

А это важно, ибо пробуждает мысль, активизирует воображение, делает понимание события объемным и более глубоким. Думаю, не случайно в одной из горько-таинственных миниатюр "Проклятая Доггер-банка" возникают слова Декарта: "Чтобы найти истину, каждый должен хоть раз в жизни освободиться от усвоенных им представлений и совершенно заново построить систему своих взглядов".

Именно в этой миниатюре показано, как умело можно сфальсифицировать факты, как искусно можно дирижировать "мировой прессой", объединяя в одинаковом толковании событий разнородные силы. Вокруг знаменитого Гулльского инцидента, во время которого на Доггер-банке в Северном море эскадра адмирала Рожественского якобы обстреляла английских рыбаков, была разыграна шумливейшая кампания. Ее плода пытались воспользоваться все. Английские политики с Уайтхолла - дабы дискредитировать Россию, японские милитаристы - чтобы показать вероломство противника, кайзер - с целью столкнуть англичан и русских, оппозиция и революционеры в стране - пытаясь опорочить существующий строй. Одни из них - знали достоверные факты об этом, другие не хотели знать их, третьи пользовались непроверенной информацией, четвертые сами подбрасывали ее в общее варево слухов.

Надо обладать большой самостоятельностью мышления, чтобы не попасть впросак, как попадают нередко не только отдельные личности, но и широкие массы людей. А для этого важно знание истинных фактов, личный и исторический опыт, трезвость мысли, нежелание покорно следовать за чужим мнением. Это нелегко.

В начале перестройки выступал я перед представительным собранием морских высших чинов и офицеров, и прямодушный контр-адмирал спросил без обиняков: "Я прочитал материал об одном и том же событии в "Известиях", "Неделе", "Комсомольской правде" и "Красной звезде", и везде по поводу одного и того же события не только выводы, но и факты разные. Как это понимать?" Его строгий взор вопрошал, а самостоятельная мысль отсутствовала. За многие годы мы отдали право мыслить за себя штатным политикам, боевитым журналистам, многозначительным комментаторам. Пришло время освободиться от усвоенных представлений и "построить заново систему своих взглядов", и пора привыкнуть к противоречиям в нашей печати, она, слава Богу, достигла в этом уровня мировой прессы, придя одновременно и к ее порокам. Пора, и правда, понять,что к истине, провозглашаемой текущей прессой, следует относиться осторожно. Если даже "звезды загораются" тогда, когда это "кому-то нужно", то слова, сказанные в газете, пишутся тоже тогда, когда они кому-то нужны. Но нужно ли это нам?

Блестящая новелла - миниатюра "Проклятая Доггер-банка" - не только вытаскивает на свет сокрытый временем факт, но и порождает трезвость, учит понимать манипуляторское мастерство "мировой прессы" и стоящих за ней кругов...

Я отнюдь не утверждаю, что каждый факт, который приводит в своих миниатюрах писатель, полностью исчерпывает тему, но я думаю, что читателю важно знать версию о том или ином событии, важно знать точку зрения, опираться не на один источник и это приблизит его к истине, а, кроме того, само чтение нередко доставит наслаждение парадоксально-остроумными гипотезами автора.

Хочу подчеркнуть еще одно качество миниатюр Пикуля - их актуальность. Правда, виновата в этом и история. Она всегда дает повод для аналогий и сравнений. Но не будем же мы винить ее в этом, а скорее к себе обратим укоры, ибо слишком мало извлекает человек уроков из прошлого.

Вот, например, ныне, когда на каждом шагу говорят об инфляции, обесцененных и даже фальшивых деньгах, не следует ли и нам попристальнее взглянуть на ассигнации, ибо "деньги тоже стреляют". Так и называется одна из миниатюр. Коварный противник нападает всеми способами, в том числе и забрасывая фальшивые деньги в стан врага (такие действия производил Гитлер). Тайну Наполеона по фабрикации фальшивых денег вскрыл Пикуль.

Наши финансы ныне лихорадит. Правда, отнюдь не по причине гравировщиков-фальшивомонетчиков (хотя, будучи умудренными людьми, мы догадываемся, что и здесь нас ожидает драматическая ситуация в будущем). Бесхозяйственность, непрофессиональное руководство, неумение организовать работу, взяточничество и теневой бизнес - вот слагаемые нынешнего потока законно-фальшивых денег.

"Деньги - дело серьезное! С ними всегда надобно обращаться осторожно, как с оружием, которое заряжено. Деньги иногда "стреляют". Трудно не согласиться с автором и его выводами.

У В.С.Пикуля всегда, кажется, есть в запасе факт, протягивающий ниточку из прошлого в сегодняшний день. И это не коньюнктура, а опять же повод для размышления. Так, в свое время поразила меня изящная, насыщенная многими интересными и малоизвестными фактами миниатюра "Полет шмеля над морем" - о том, как в 1863 году Россия протянула руку военно-морской помощи США, когда там кипела гражданская война между Севером и Югом.

Дерзновенный рейд русского флота в Нью-Йорк и Сан-Франциско охладил врагов США в Англии и Франции. Американский флот нанес ответный визит и казалось, дружбе двух гигантов крепнуть и крепнуть. Побывавший тогда же в России Марк Твен сказал слова, приведенные Пикулем: "Америка многим обязана России, она состоит должником России во многих отношениях и в особенности за неизменную дружбу в годину ее великих испытаний. Только безумный может предположить, что, Америка когда-либо нарушит верность этой дружбе предумышленно-несправедливым словом или поступком".

Как важно услышать эти слова. Ведь всякое было между нами, может, будет и дружба.

Миниатюры В.С.Пикуля охватывают широкий хронологический отрезок времени, его любимое время - от 1725 до 1825 года. Однако он погружается и в более дальние временные пласты, выходит на современные темы. И во всем этом многообразии его миниатюр действуют живые, деятельные, коварные, красивые и безобразные люди, которые жили в нашем мире, составили славу Отечества или были злейшими его врагами.

Мне хотелось бы возвратиться к аналогии с коринской мозаикой. Возможно, наш читатель не сразу воссоединит цельную панораму из миниатюр, но, читая их, - я не сомневаюсь, - он постепенно увидит огромную мозаичную картину истории России, почувствует горе и славу соотечественников, посочувствует их бедам и возрадуется славе прошлого. Будущее же и настоящее ему творить самому.

На страницах его произведений жили, боролись, думали, творили во имя Отечества люди разных эпох. Он не отбрасывал отрезки времени, не делил его на петровское, екатерининское, николаевское, ленинское, сталинское. Для него все это было историей Отечества с его радостями и горестями.

Можно сделать вывод: Валентин Саввич Пикуль - достойный продолжатель школы русской романтики, заметное явление в нашей духовной культуре.

Нам говорят: идите за умом на Запад, Пикуль не возражал и против этого, но он призывал идти за умом, знаниями, примерами для подражания в нашу историю к собственному народу, и, может быть, это приведет молодых снова в свое Отечество.